Раздел 2
РУССКИЙ СИМВОЛИЗМ. ПРЕОДОЛЕНИЕ ТРАДИЦИИ
2.1. Теория поэтического влияния Х. Блума и символизм
Художественное явление и соответствующая ему философско-эстетическая
концепция, получившие название “символизм”, изучаются уже на протяжении многих
десятилетий. И столько же времени не стихают споры о месте и роли символизма в
истории русской литературы. Споры вокруг символизма всегда имели ярко
выраженную идеологическую окраску, что, в общем-то, и не удивительно. Символизм
с самого начала и не хотел ощущать себя литературным направлением, пришедшим
“на смену” другому <...>, он не хотел ограничиваться постановкой чисто
литературных проблем, не хотел быть “только искусством”, но, прежде всего
мироощущением и умонастроением, - отмечает Е. Ермилова [40, c.11].
Символизм, осознав, что главной целью искусства является возведение человека в
духовные миры, поднялся до той грани, на которой он должен или совсем
оторваться от материи, то есть перестать быть искусством (превратившись,
например, в религию или чистую мистику), или сознательно остановиться на
конкретно-чувственных формах искусства. Выход из этого противоречия виделся в
выходе за пределы искусства в жизнь. Кредо символизма, прописанное символистами
еще в 1904-1906 годах и частично реализованное в их творчестве, особенно
Андреем Белым, заключается в понимании символизма не только как литературной
“школы”, но и как “служения”, которое представлялось, прежде всего, как
теургия. Владимир Соловьев осмыслил теургию как древнее “субстанциальное
единство творчества, поглощенного мистикой”, суть которого состояла в единении
земного и небесного начал в сакральном творчестве. И особо он выделил
современный этап теургии, который обозначил как “свободная теургия” или
“цельное творчество”. Его сущность он усматривал в сознательном мистическом
“общении с высшим миром путем внутренней творческой деятельности”, которая
основывалась на внутреннем же органическом единстве основных составляющих
творчества: мистики, “изящного искусства” и “технического художества” [23,
c.83]. Это понимание теургии нашло активный отклик как в среде русских
символистов, так и у большинства русских религиозных мыслителей начала ХХ века
(особенно у П. Флоренского, С. Булгакова, Н. Бердяева), претерпевая у них
своеобразные метаморфозы. Наиболее точное определение теургии дал Н. Бердяев:
“Теургия не культуру творит, а новое бытие, теургия – сверхкультурна. Теургия –
искусство, творящее иной мир, иное бытие, иную жизнь, красоту как сущее.
Теургия преодолевает трагедию творчества, направляет творческую энергию на
жизнь новую”. В теургии кончаются всякое традиционное искусство и литература,
всякое разделение творчества; в ней завершается традиционная культура, как дело
рук человеческих, и начинается “сверхкультура”. Ибо “теургия есть действие
человека совместно с Богом, – богодейство, богочеловеческое творчество” [16,
с.413]. Принцип теургии неизбежно приводил символистов к постановке различных
социальных и политических проблем актуальных для России того времени. Именно
вовлеченность символистов в идеологические споры привела к тому, что отношение
к творчеству представителей этого течения русской литературы оказалось весьма
неоднозначным. С конца 20-х годов по середину 80-х в официальном советском
литературоведении сложился взгляд на символизм как на маргинальное явление, не
оказавшее значительного влияния на развития русской литературы, магистральным
путем которой являлся и является реализм: до 1917 года критический, а после его
наследник и приемник – социалистический. Правда, для одного из самых ярких
представителей символизма Александра Блока, было сделано исключение.
Такое изменение отношения к символизму и символистам можно легко объяснить
сменой господствующей идеологии. Но, в сущности, хотя вопрос об отношении к
этому периоду истории русской литературы и представляет определенный интерес, и
может служить материалом для исследования, изучающего специфику взаимоотношений
между искусством и властью в различные исторические эпохи, по всей сути он не
так уж важен. Гораздо больший интерес, как нам кажется, представляет вопрос,
который может быть сформулирован следующим образом: кто или что превращает
деятельность небольшой группы поэтов, писателей, критиков различных по уровню
таланта, мировоззрению, целям, которые ставил каждый из них в своем творчестве,
в весьма заметное явление в истории русской литературы, споры вокруг которого
не стихают вот уже почти сто лет. Ответ на данный вопрос невозможен без
обращения к такому понятию как “литературный канон” [144]. Он представляет
собой одновременно и список произведений, признанных каноническими, и критерии,
согласно которым происходит канонизация того или иного произведения или автора.
Следует отметить, что включенные в канон авторы и произведения первичны по
отношению к критериям их канонизации. Иными словами: сначала определенное
произведение или автор включается в канон, а потом уж происходит поиск причин,
обосновывающих такое включение. Но такой поиск не создает (как это может
показаться стороннику современных постмодернистских концепций) критерии
канонизации, а, скорее, выявляет уже существующие, но неосознаваемые носителями
представления о красоте.
Наиболее полно проблема канонизации литературных произведений и их авторов
исследована в работе американского литературоведа Х. Блума [20]. Блум пытается
решить вопрос о канонизации на основании своей теории литературного влияния. С
его точки зрения, литература по своей сущности антагонистична: каждый автор
вступает в соревнование с предшественниками. “Сильный” а
- Киев+380960830922