РАЗДЕЛ 2
СКВОЗНЫЕ МОТИВЫ И ТОПОСЫ "КОНАРМИИ"
Проблема принципов единства "Конармии" Бабеля, представленная в теме данного диссертационного исследования, вынуждает нас прежде всего обратиться к анализу таких "компонентов произведения, обладающих повышенной значимостью" [161, с. 266], как актуальные для него мотивы. Разумеется, книге Бабеля как произведению сложному и многоплановому присущ не один мотив, но поскольку в задачи нашей работы не входит обнаружение и интерпретация всех наличествующих в "Конармии" мотивов, то мы ограничимся анализом лишь двух из них, на наш взгляд, во-первых, наиболее важных для всего творчества писателя, а, во-вторых, как представляется, непосредственно в "Конармии" имеющих сквозной характер. В этой связи и может быть сформулирован один из принципов внутреннего единства книги, а также создана основа для определения её жанрового своеобразия - речь идёт о мотиве смерти и мотиве эроса. По мнению Евгения Шкловского, "смерть принадлежит в художественном мире Бабеля к тем экзистенциалиям, в которые писатель всматривается особенно пристально, как и в страсть" [171, с. 10]. Но вначале обратимся всё же к мотиву смерти.
2. 1. Мотив смерти
На наличие данного мотива в "Конармии" указал в своей работе, посвящённой книге Бабеля, также Игорь Сухих. Он, процитировав, в частности, О. Мандельштама, который в "Стихах о неизвестном солдате" пишет о "миллионах убитых задёшево <...> [под] небом крупных оптовых смертей", справедливо замечает, что "действие бабелевской книги тоже происходит под этим небом" [147 , с. 227.]. Но само обоснование указанного мотива носит во многом поверхностный, "инвентаризационный" и беглый характер, в то время как важность, значимость и всеобъемлемость мотива смерти, на наш взгляд, требует более углублённого и пристального внимания.
Мотив смерти обозначается с первых же строк книги - в "Переходе через Збруч": "...наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях (курсив наш. - Ф. Ш.) Николаем Первым". [10 , с. 262.] Таким образом, изначально возникает очевидная соотнесённость современных событий с их исторической и экзистенциальной детерминированностью, что в соединении с другим, не менее важным, топосом - топосом пути, определяет поливалентный характер мотива смерти. И в последующем текст "Перехода..." предоставляет нам возможность не единожды убедиться в этом.
Так, "оранжевое солнце катится (курсив наш. - Ф. Ш.) по небу, как отрубленная голова...", "запах вчерашней (курсив наш. - Ф. Ш.) крови и убитых лошадей (курсив наш. - Ф. Ш.) каплет в вечернюю прохладу", "кто-то тонет и звонко порочит Богородицу (курсив наш. - Ф. Ш.)" [10 , с. 262], и "всё убито тишиной... (курсив наш. - Ф. Ш.)", и даже во сне, который снится рассказчику, "начдив шесть <...> гонится на тяжёлом жеребце (курсив наш. - Ф. Ш.) за комбригом и всаживает ему две пули в глаза" [10, с. 263]. Но своего апогея это своеобразное "пиршество" небытия достигает всё же в реальности, поскольку, разбуженный беременной женщиной, рассказчик узнаёт ещё об одной трагедии, разыгравшейся накануне в доме, где он устроился на ночлег: "Пане, - говорит еврейка <...> - поляки резали его, и он молился (курсив наш. - Ф. Ш.) им: убейте меня на чёрном дворе, чтобы моя дочь не видела, как я умру" [10, с. 263].
Как видно из приведенных примеров, мотив смерти, с одной стороны, связан с топосами реальности - с прошлым, с движением, но и с покоем. А с другой стороны, этот же мотив, что вполне естественно, связан и с миром ирреальным - с топосом мистического и топосом полумистического (сном), которые, впрочем, также неразрывно связаны с реальностью. В свою очередь все эти топосы, обогащаясь, приобретая и привнося дополнительные смыслы, составляют неотъемлемую часть книги Бабеля.
Уже в следующем эпизоде, начиная с самого названия - "Костёл в Новограде", отчётливо проявляется соотнесённость мотива смерти как с топосом прошлого, так и с топосами движения и мистики. "Костёл" - культовый символ - превращается в надгробный памятник старому миру, и эта его анахроничность подчёркивается соположением с "Новоградом" ("новым городом"), а также c прямыми ораторскими филиппиками в самом тексте эпизода: "...о Польша <...> горе тебе, Речь Посполитая, горе тебе, князь Радзивилл, и тебе, князь Сапега, вставшие на час!.." [10, с. 266]. Эмблематичный характер носят и упоминающиеся в тексте эпизода "распятия", "церковный катафалк" и "два серебряных черепа <...> на крышке сломанного гроба". Но особую значимость аксессуары прошлого, а равно и мистические символы приобретают в связи с событиями, происходящими в реальности, поскольку на фоне храма со всеми его святыми, с Богоматерью, с "розовыми, как у мышей, зрачками", и с "лифчик[ами] <...> прихожанок", которые "глупый ксендз" развесил "на гвоздях Спасителя" [10, с. 266], "...раздетый труп валяется под откосом. И лунный блеск струится по мёртвым ногам, торчащим врозь" [10, с. 264]. В этой связи становится понятным жестокое желание рассказчика, чтобы "кроткое забвение поглоти[ло] память о Ромуальде, предавшем нас без сожаления и расстрелянном мимоходом" (курсив наш. - Ф. Ш.) [10, с. 264], и его стремление бежать "прочь от этих Мадонн, обманутых солдатами..." (курсив наш. - Ф. Ш.) [10, с. 267].
Следующий эпизод, названный "Письмом", также соотносится с прошлым уже только в силу своей семантики - если письма имеют иную временную направленность, то они, как правило, содержат необходимую помету в названии (ср.: "письмо в будущее"), и текст эпизода только подтверждает такое понимание его названия. Во-первых, послание младшего Курдюкова обращено к матери, оставшейся где-то далеко не только в пространстве, но и во времени, в котором и её муж, и все сыновья ещё живы. Во-вторых, автор письма рассказывает в нём о событиях, произошедших тоже в недалёком прошлом и представляющих собой обстоятельное и колоритное повествование о смерти отца и одного из старших братьев.
Но есть в этом эпизоде и нечто
- Киев+380960830922