I 1
I
Оглавление
ВВЕДЕНИЕ.......................................................3
ГЛАВА 1. ТЕОРИЯ ПОДРАЖАНИЯ В ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ...................17
§ 1. Подражание в антропогенезе и в социокультургенезе........17
§ 2. Экзистенциальное значение подражания.....................29
§ 3. Значение платоновского "Государства" в концептуализации
подражания..................................................56
§ 4. Мимесис как основание визуальной культуры...............107
§ 5. Подражание и письменная культура........................133
ГЛАВА 2. РОЛЬ ЭКЗЕГЕТИКИ В КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ
ПОДРАЖАНИЯ...................................................142
§ 1. Место экзегетики в истории культуры.....................142
§ 2. Подражание в качестве основания христианской экзегетики.151
§ 3. Значение уподобления в типологических толкованиях.......200
§ 4. Роль подражания в представлении
об иерархическом порядке бытия...............................219
ГЛАВА 3. ПОДРАЖАНИЕ В ИСКУССТВЕ
И В ПРАКТИКАХ КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДОВАНИЯ.........................228
§ 1. Теория подражания в герменевтике искусства..............229
§ 2. Подражание и философия музея............................246
§ 3. Онтология музея.........................................254
§ 4. Логос коллекционирования и его миметическое основание...265
§ 5. Подражание в практике сохранения культурного наследия...292
ЗАКЛЮЧЕНИЕ...................................................305
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ..............................................306
2
.и ‘
ВВЕДЕНИЕ
Актуальность исследования
Культурные и политические обстоятельства прошедшего и текущего столетий заставляют внимательно относиться к критическим оценкам состояния культуры и общества. В самом деле, если есть основания говорить о кризисе Просвещения, об утрате обществом традиционных нравственных норм, об исчезновении национально-культурного многообразия, о кризисе высокого искусства, о всепобеждающей «одномерности» человека и прочем в этом роде, значит утверждение о кризисе современной культуры, к сожалению, не является необоснованным. В этой связи вопрос о возможных путях выхода из кризиса является чрезвычайно насущным. Этот вопрос можно сформулировать следующим образом: на каких линиях исторической преемственности перед
современной культурой открываются горизонты будущего, а в каких случаях эти горизонты отсутствуют? Это вопрос о подлинности и прочности тех традиций, которые и составляют действительность культуры. Каким же образом можно судить о прочности собственных культурных реалий, о плодотворности их, о их пригодности для будущего, как не исходя из прояснения их укоренённости в традиции?
Принимая эту формулировку вопроса о поиске возможных путей выхода из кризиса опрсделёшюго типа культуры, мы признаем и насущность философского осмысления законов и правил культурной преемственности, форм культурного наследования, способов передачи и актуализации культурного опыта. В этом и состоит актуальность
з
Он спокоен и радостен до самого конца. Вообще его поведение во время и после диалога можно считать пятым и решающим аргументом в пользу бессмертия, тем более, что четыре предыдущих не вполне успокоили друзей - все они разрыдались, когда Сократ принял чашу с цикутой. Пожалуй, сильнее всех аргументов может успокоить очевидная уверенность в том, что смерть приносит выздоровление и просьба принести Асклспию петуха. Но это упоминание о долге всякого выздоравливающего человека -лишь драматический апофеоз доказательства, сплетенного из аргументов и спокойной уверенности. А уверенность эта выражается во многих деталях: Сократ не цепляется за последние минуты жизни, он даже торопит стражника, когда разговор закончен, несмотря на то, что солнце стоит еще достаточно высоко над горизонтом. Ему хватило одной чаши, хотя, как предупреждал стражник, сели человек разгорячится ему может потребоваться две или даже три смертельных дозы цикуты. Это предупреждение не пошатнуло решимости Сократа пуститься в пространный диалог и как показала смерть - он ни мало на его протяжении не обеспокоился, не засомневался, не испугался.
Ту же заботу, которую Сократ проявляет к друзьям мы находим и у Макрины по отношению к брату:
«Увидев меня в дверях, она приподнялась на локте, однако встать и подойти была не в состоянии, ибо силы ее были подточены лихорадкой. Уперевшись руками в пол, и, насколько смогла, поднявшись на своем низком ложе, она исполнила ритуал встречи. Я бросился к ней, и, поддерживая руками се поникшую к земле голову, вернул ей привычную опору, усадив ее в прежнем полулежачем положении. ... И, чтобы не принести душе моей никакого огорчения, она сдержала глубокий вздох, пытаясь утаить тяжелую одышку, и, стараясь выглядеть радостной, ласковыми словами начала беседу и стала засыпать меня вопросами, побуждая и меня к приятной беседе.
Когда же в свой черед разговор коснулся памяти великого Василия, у меня заныла душа, и голова печально опустилась, и слезы закапали из глаз. Но она настолько далека была от того, чтобы проявить подобную слабость в горе, что сделав печальное событие предметом богомыслия, произнесла в память этого святого удивительное слово, рассуждая о человеческом естестве и Божьем домостроительстве, словами открывая явления Промысла, заслоняемые скорбями, и рассказывая о будущей жизни так, словно была вдохновляема Святым Духом».1 Собственно в этих предложениях, взятых из жизнеописания Макрины, и выражена вся драматическая составляющая рассматриваемого нами диалога.
Совершенно спокойно встречает на другой день смерть Макрина:
«То, как она, даже будучи при последнем издыхании, не допустила ни одной чуждой мысли относительно переселения в мир иной, и нисколько не испугалась ухода из жизни, но до последнего вздоха упражнялась в любомудрии, сохраняя высокий строй мысли в отношении всего, что было ей суждено от начала, — мне казалось, что это свойство уже не человеческое, а как если бы некий ангел домостроителыю принял человеческий вид...»2 И она не только спокойна, но даже и с ликованием встречает смерть:
«Ведь в самом деле, это был словно бы побег к влюбленному...»3. Собственно, какие же ещё могут быть аргументы? Зачем? Если смерть бывает настолько убедительной и красноречивой, то впору и для себя не желать ничего иного. Но дело, видимо, заключается в том, что каждому приходится умирать собственной смертью, всем по-разному. Смерть это всегда смерть другого, никто не переживает собственной смерти, - пишет Вл. Янкелевич4, а мы, прочитав оба диалога, добавим от себя: не
1 Григорий Нисский. Послание о жизни святой Макрины. 17.
2 Там же. 22.
3 Там же.
4 Янкелевич В. Смерть. М., 1999.
32
- Київ+380960830922